Это неподдельно смешной заход, если вдуматься: сколь ни суетился Дмитрий Кузьмин, но по большей части известен как внук своей бабушки. Я от этого родства не отпираюсь, оно не только лестное, но и значимое по сути, и не только потому, что по бабушкиному примеру я тоже занялся литературным переводом и перевёл, среди прочего, первую повесть Сент-Экзюпери «Южный почтовый». Мне хотелось бы думать, что я унаследовал от неё отношение к работе как к служению, в котором не бывает мелочей, — параллельно унаследовав от отца (архитектора, лауреата Госпремии ещё советских времён) способность делать дело в более или менее ненавязчивой манере, как если бы в нём не было ничего, кроме радости. Кроме того, бабушка оставила мне и сугубо приватное завещание — рассказ Брэдбери «Секрет мудрости», про дедушку из провинции, перед смертью приехавшего в столицу навестить любимого внука и обнаружившего, что внук живёт с мальчиком: перевела она его в 1975-м, когда мне было семь лет, и положила в стол, а я его достал оттуда в 1991-м, после её смерти, и опубликовал в одном из первых номеров второго по счёту российского гей-журнала «РИСК».
Что до марсиан, то тут ведь вопрос в чём: а надо ли оно марсианам? На эту тему есть бессмертное место у Хармса: «Писатель: Я писатель. Читатель: А по-моему, ты говно. (Писатель стоит несколько минут, потрясённый этой новой идеей, и падает замертво.)». Советский народ, по-прежнему составляющий большинство населения в нашем многострадальном отечестве, ошибочно полагает, что Хармс тут стебётся над писателем, оторвавшимся от народа; в действительности выброшенный советской культурной политикой из литературы Хармс (дело происходит в 1933-м) стебётся над быдлочитателем, возомнившим, что его должны обслужить. Мораль в том, что выступать надо исключительно перед теми, кто хочет и готов тебя слушать. В этом смысле марсианам, не знающим Сент-Экзюпери, то, чем я занимаюсь профессионально, — современная русская и отчасти мировая поэзия, — совершенно ни к чему: пусть уж лучше сперва прочтут Сент-Экзюпери. Дифференциальному исчислению не учат тех, кто не усвоил разницы между плюсом и минусом. Да, в пространство новейшей литературы есть и точки бокового входа, минуя освоение и осмысление предшествующего наследия: на пятый этаж можно залезть по пожарной лестнице, минуя подъезд и четыре предыдущих, — но если все ломанутся, то лестница отвалится. Ergo, род моих основных занятий интересен и понятен лишь сравнительно узкому кругу следящих за нынешним литературным процессом. А для посторонних я лучше представлюсь просто человеком, вернее — Человеком Свободным.

— Вы открытый гей. Означает ли это, что вы пускаете всех подряд в свою личную жизнь? И вообще, насколько «прилично» интересоваться сексуальной ориентацией человека?

Как человек свободный я свободен в том числе и от так называемой «сексуальной ориентации». Я полагаю, что никакой «сексуальной ориентации» нет: это просто удобный для многих (по обе стороны баррикад) ярлык.Инерция общественного мышления требует от каждого из нас решительного выбора между гомо- и гетеро-, а попытки уклонения метит специальным сомнительным ярлыком би-, — всё это в предположении, что секс есть забитая где-то в генах физиологическая функция. Конечно, чем ближе данная человеческая особь к животному, тем этот подход справедливее, но меня в жизни интересуют высокоразвитые и высокоорганизованные личности. Чьё устройство мы больше хотим понять — Шекспира или автора бессмертного изречения «Чо, бля?»? И что с того, что у обоих есть голосовые связки? Секс — это язык, способ коммуникации, и параметры выбора собеседника определяются, в конечном счёте, тем, что ты хочешь сказать и услышать. Меня лично при этом выборе занимают два параметра: потенциал развития и потенциал тождества. С развитием понятно: мне интересно и важно быть старшим в паре и видеть, что благодаря нашему взаимодействию тот, кто рядом со мной, растёт. Поэтому я выбираю младших — и это совершенно другая «сексуальная ориентация», чем интерес к старшим или к равным (шучу, если что). Сюжет «любовь как тождество» был описан ещё у основоположника русской гей-литературы Евгения Харитонова («В комнату вошёл я. Мы подошли друг к другу, обнялись сухими горячими телами...»): в том, кого любишь, видишь такого же, как ты сам, — в противоположность сюжету «любовь как противоположность» (по Платону: любишь того, кто на тебя непохож, и потому вместе вы достраиваете друг друга до целого). Сходство лично я гораздо чаще вижу в человеке своего пола: в современном российском обществе по-прежнему сильны гендерные расхождения, и многое из того, что в ясельном возрасте вбито в девочек социумом, меня дико раздражает. Но это ни с какой стороны не вопрос физиологии: из лучших романов моей жизни по меньшей мере три протекали с транссексуалами-FtM, обладателями более или менее женского тела, но в остальном — носителями такой завораживающей юношеской маскулинности, какая большинству членовладельцев и не снилась. В каком смысле я, после всего этого, открытый гей? В том, что вот уже 20 лет живу вместе с мужчиной? Да нет, скорее в том, что готов устно и печатно рассказывать об однополой любви как о нравственной и культурной норме. То есть быть открытым геем — это значит думать и говорить нечто определённое, а не спать с мужчинами. По логике вещей, эта высказываемая позиция должна вытекать из личной практики, но кто и с какой стати будет держать свечку? И наоборот: можно сколько угодно спать с мужчинами, но если у тебя при этом в голове вожделенная недоступная девица или миф о содомском грехе, то однополый секс ещё не делает тебя геем.
Хорошо, а для чего нужно об этом говорить? Я как человек свободный исхожу из того, что свободу нужно отстаивать и пропагандировать. Подчеркну: не однополый секс, а свободу. Веками человечество жило под знаком единственно приемлемой нормы: моногамные гетеросексуальные отношения в законном браке — всё прочее квалифицировалось как разврат. При этом множество людей с удовольствием предавались разврату, но понятие нормы при этом не сдвигалось ни на миллиметр. Теперь зайдём на нынешние гей-форумы, сайты знакомств и т. п. — что мы там увидим? С одной стороны, увлечённые поиски разнообразного разврата, с другой — заклинания о том, что единственно приемлемая норма — моногамные гомосексуальные отношения в «законном браке». Что это, если не описанное Эрихом Фроммом «бегство от свободы»? Если старая догматическая норма с её исключительной гетеросексуальностью пала — чего стоят её остатки? Свободная любовь — неотъемлемая часть свободы. Она в равной мере противостоит догматической моногамии и безыдейной ебле, потому что полностью строится на личном выборе и личной ответственности: никто, кроме вас двоих (троих, четверых...), не может за вас решить, что хорошо и что плохо. Фокус в том, что свобода в любви и сексе устроена ровно тем же способом, что и свобода во всякой иной области. Одна сексуальная норма на всех, одна принадлежащая высшему начальству политическая партия на всех, одна матушка-церковь на всех, одно единственно правильное народное искусство на всех — всё это звенья одной цепи, сковывающей человека по рукам и ногам. И если одно или несколько звеньев разломать, а остальные оставить — выйдет не свободный человек, а наполовину свободный, на другую половину ущербный.
Всё это не значит, понятно, что любой желающий может получить полную карту моего личного пространства (см., впрочем, прилагающийся к интервью стишок). Но на уровне принципов я считаю открытость позиции крайне важной.

— До сих пор жалею, что не приехал в Киев на презентацию «120 страниц Содома», где вы разбили стакан об голову хулигана-гомофоба. Но ещё тогда я спрашивал себя, почему Дмитрий Кузьмин — человек, который запустил столько литературных процессов — до сих пор не придумал какой-нибудь геевской премии. Литературной или другой какой-нибудь, но обязательно с приставкой «гей». Неразвитость движения, отсутствие традиции, мне кажется, не помешали бы, а, наоборот, помогли сделать её свежей и интересной. Я знаю много людей, которые с удовольствием такую премию примут. Ведь вклад в гей-культуру в нашей стране никак не отмечается.

Я не разделяю Вашего оптимизма — или недостаточно информирован. Я не знаю достаточного количества людей, которые были бы готовы принять такую премию и одновременно её бы заслуживали. О литературной премии имени Харитонова (или, если угодно, Михаила Кузмина) я задумался лет 15 назад — и отказался от этой мысли, отдав себе отчёт в том, что реальных претендентов на неё человек пять, и с тех пор это число не выросло (навскидку: Пурин, Ильянен, Волчек, Анашевич и, может быть, Коляда — тогда, минус бросившие писать Волчек и Анашевич плюс повзрослевшие Чепелев и Калинин — сейчас; с женщинами ещё примерно столько же). А в рамках различных геевских проектов (вроде вполне симпатичного по замыслу питерского фестиваля квир-культуры) гей-литературу представляют постыдные графоманы. Про параллельные виды искусства я знаю гораздо меньше — но и это само по себе показательно. Ни своего Мишеля Фуко, ни своего Стивена Фрая у нас, прямо скажем, нет. Поэтому вместо гей-культуры, по большей части, мы имеем гей-субкультуру: деятелей, интересных только «своим». В то время как самая суть гей-культуры — в том, что она расширяет пространство возможностей в общей культуре.
С другой стороны, Вы правы, что-то бы надо делать. Может быть, конкурс молодых авторов по разным видам искусства? Под высокопрофессиональное жюри и достаточно широкую информационную раскрутку, как знать, глядишь, и порезались бы какие-то неочевидные пока таланты... Но если это делать как следует, то это деньги.

— Есть ли среди геев свои «капитаны Лебядкины»?

«Капитан Лебядкин» — понятие растяжимое. Впрочем, «гей», как я уже отметил, — тоже. Впрочем, ответ у меня всё равно есть: среди геев есть кто угодно. Знакомство с гей-интернетом освобождает от иллюзий: доля людей неумных, некрасивых, неталантливых, неуспешных среди тех, кто отдаёт предпочтение своему полу, совершенно та же, что и среди всего прочего народонаселения. Но, к счастью, прекрасные, умные и талантливые тоже иногда попадаются, вне зависимости от интимных склонностей.

— Недавно я заходил в книжный магазин «Библио-глобус». Там на выкладке новая книга о Ходорковском соседствует с книгой «Пенис». Думаю, книжку о Путине так бы не выложили: Владимир Владимирович может быть в тандеме только с Дмитрием Анатольевичем, а не с «Пенисом». Мой же вопрос самого общего свойства: как вы оцениваете политическую ситуацию в России?

С одной стороны, кто ж Вас гнал в «Библио-Глобус», когда есть «Фаланстер» или «ДодоSpace», где выложено что надо и как надо? Сегодня ответственный потребитель интеллектуального продукта должен отдавать предпочтение независимому малому бизнесу. С другой стороны, что плохого в пенисе? Хотя лично я предпочитаю фаллос (в рамках старой идеи о том, что пенис — это чисто анатомическое, а вот фаллос — тот же объект, но наделённый смыслами, и не только эротическими; см. подробности у И. С. Кона). Политическая же ситуация в России имеет к пенису самое прямое отношение — и, может быть, даже хорошо, что к пенису, а не к фаллосу (потому что фаллос, помимо прочего, в слаборазвитых обществах ассоциируется с вождизмом и насилием). Но дело в том, что политическая ситуация всегда производна от социокультурной (в более сильной и уже не всегда справедливой формулировке: народ имеет то правительство, которого заслуживает). В этом смысле все телодвижения теперешней политической оппозиции остаются смешными и бесплодными, потому что лежат в чисто политической плоскости, не затрагивая антропологические основы. И тут я возвращаюсь на более важное для меня поле: свобода и пропаганда свободы — вот из чего делается будущее. Но прежде всего свобода мысли, а уж потом свобода уличных демонстраций.

— Просмотрев ваш Живой Журнал, не мог не заметить, как трепетно вы относитесь к оформлению поста (даже расставляете «длинные тире»!). Если не ошибаюсь, Александра Блока спросили, почему на его рабочем столе всегда идеальный порядок. Поэт ответил: «Так я веду борьбу с мировым хаосом». В одном из ваших интервью я нашёл следующий комментарий: «...честное слово, я очень люблю вот эту чисто техническую работу: располагать буквы на странице». Вы фанат порядка?

На моём рабочем столе, увы, нет идеального порядка. Это потому, что объём информации, которая на меня наступает (требуя, тем самым, от меня ответной работы), неуклонно превышает мои возможности по её переработке. Как пел когда-то Гребенщиков, сформировавший мировосприятие не худшей части моего поколения, — «и ты как мальчик с пальцем, но дыр в той плотине не счесть». Помните старую голландскую легенду о маленьком мальчике, который пальчиком заткнул протечку в плотине и стоял так, пока его не нашли? Советский аналог легенды — рассказ Алексея Пантелеева «Честное слово», про мальчика, которого по игре поставили на часах, а снять забыли, и так он и стоял, бедный, до ночи; сравнение не в пользу советской идеологии, которой, натурально, фиктивно-символическое было гораздо дороже насущно-необходимого. Ощущение противостояния хаосу, да, у меня очень сильно — вместе с ощущением недостаточности сил и ресурсов для этого противостояния. Если мне чего в жизни и не хватает, то — младших соратников, с которыми можно разделить задачу. Но ведь и вообще, мы понимаем, побороть мировой хаос нельзя — можно только бороться. В этом смысле я фанат не порядка (уже установившейся и закостеневшей схемы), а упорядочивания, динамического взаимодействия с хаосом, несколько увеличивающего долю космоса в нём. В непосредственной моей профессиональной области это было давно и не мной сформулировано: из двух основных российских поэтических журналов «Воздух» во главе со мной интересуется поисками, а конкурирующий «Арион» — находками.

— И последний вопрос. Он из той самой «анкеты Пруста». Какой у вас всё-таки любимый цветок?

Похоже, что цветы, волнующие меня в жизни больше всего, — это юноши лет семнадцати.